Николай Михайлович Чернавский: последние годы жизни (1931—1940)

9 февраля 2022 г. исполняется 150 лет со дня рождения историка-краеведа, основателя Челябинского губернского архива Николая Михайловича Чернавского. Судьбе его посвящено значительное количество публикаций[1]. Однако не сложно заметить, что при всем внимании исследователей, в его биографии остается немало «белых пятен». Авторы концентрируются преимущественно на пребывании краеведа в Челябинске и его архивной работе. Что же, это вполне логично, ведь и сам историк на закате своей жизни пусть и с некоторым сомнением, но оценил это время как наиболее продуктивный отрезок своей биографии. Именно в Челябинске Н. М. Чернавский стал значимой для местного краеведческого сообщества фигурой, а в Объединенном государственном архиве Челябинской области находится на хранении его личный фонд. Это во многом определило и угол зрения исследователей.

Предлагаем несколько расширить рамки изучения его биографии и в этой статье сосредоточимся на последнем этапе жизни краеведа, о котором, как правило, упоминают кратко, вскользь, оценивая его как отрезок творческого спада, заката научной жизни. Подобные оценки имеют под собой основание, но, как будет показано далее, все было не столь просто и однозначно. В качестве своего рода отправной точки следует избрать 1931 год, момент увольнения Н. М. Чернавского из Уральского областного архива. Напомним, что связано оно было с прошедшей в этом учреждении в конце 1930 г. чисткой аппарата.

Для исследователей стало привычным мнение, что отрицательное заключение комиссии по чистке сделало уход краеведа из архива чем-то неотвратимым и неизбежным. Однако сам Н. М. Чернавский в своей автобиографии столь четкой связи не проводил. Во-первых, он упоминает, что вместе с ним чистку не прошли двое его коллег, «которые примирились с решением комиссии, но и остались на службе»[2]. Во-вторых, увольнение состоялось только 6 июля 1931 г., то есть примерно через полгода после решения комиссии. В-третьих, сам Н. М. Чернавский указал следующий мотив своего ухода: «Из-за создавшейся тяжелой атмосферы в Архбюро…»[3].

Итак, определенная вероятность остаться в государственном архиве у краеведа была. Но не стоит впадать в иную крайность, представив все как следствие добровольного решения самого архивиста. После чистки его ожидало бы понижение в должности. Собственно, в уже цитировавшейся выше автобиографии он отмечает, что перед чисткой директор областного архива предлагал ему перейти с должности научного сотрудника «на положение простого архивариуса, якобы для облегчения прохождения чистки»[4]. Именно это и ожидало его в будущем. Такой переход означал необходимость оставить всякую научную деятельность и заниматься исключительно архивно-технической работой. Кроме того, чистки архивов от «чуждых элементов» продолжились и в дальнейшем, а это не обещало для Н. М. Чернавского ничего хорошего. Своим уходом он фактически лишь предвосхитил дальнейшие действия своего руководства.

Уволился архивист из учреждения не «с пустыми руками». В его распоряжении было несколько рукописей научных работ, которые можно было бы доработать и издать: биографический очерк о краеведе-геологе Евгении Никитиче Короткове[5], работы по истории Уральского горнозаводского архива и Уральского горного управления (задуманные, скорее всего, как две части единой монографии)[6], объемное исследование «Устройство заводов Кыштымско-Каслинского горного округа и их последующая судьба»[7]. Ожидала своего продолжения работа над переводом с чагатайского (староузбекского) поэмы Суффи Аллаяра «Саботул ожизин»[8] (Н. М. Чернавский защитил первый вариант перевода в качестве своей дипломной работы в Казанской духовной академии, а затем неоднократно возвращался к нему на протяжении всей своей жизни).

Отметим, что большая часть этих работ, как и предыдущие исторические сочинения Н. М. Чернавского, были написаны в духе фактографического позитивизма. Несмотря на все прошедшие в стране изменения историк так и не освоил марксисткой методологии, о чем открыто писал в своих апелляциях на решение комиссии по чистке. Это, конечно, не способствовало их дальнейшей публикации. Однако как бы то ни было, определенный зачин для продолжения научной работу у краеведа еще оставался.

8 июля 1931 г. Н. М. Чернавский поступает на новое место работы – секретарем некоего галантерейно-трикотажного объединения в Свердловске. Работа там не слишком способствовала научной деятельности. Более того, директор областного архива Д. А. Киселев, по словам краеведа, при увольнении запретил допускать его до работы с архивными делами. Однако тяга к работе с источниками никуда не исчезла, и уже вскоре Н. М. Чернавский обращается к областной секции научных работников профсоюза работников просвещения с просьбой помочь ему устроиться в геолого-разведывательное управление, где он смог бы изучать бумаги ведомственного архива[9]. В управлении места не нашлось, но стало ясно, что для Н. М. Чернавского есть должность научного работника в тресте «Востокруда». Однако репутация краеведа была подорвана и трудоустройство состоялось лишь после того, как он предоставил рекомендации от бюро областной секции научных работников[10]. С 27 августа 1931 г. он занял место ученого хранителя научно-технического кабинета треста[11].

С этого момента, казалось, научная карьера Н. М. Чернавского вновь пошла в гору. На историка обратили внимание сотрудники редакции «Уральской советской энциклопедии». Было принято решение заказать ему ряд статей по истории уральской промышленности. А в июле 1932 г. произошло еще более удивительное событие — провинциального краеведа, выходца из церковной среды с непростой репутацией приняли на должность научного сотрудника кафедры истории народов СССР областного Института марксизма-ленинизма. В итоге оба этих учреждения заказали у него одну и ту же работу – справочник юридических актов из Полного собрания законов Российской империи, посвященных Уралу. Работа была завершена, руководство института намеревалось издать ее под наименованием «Царское законодательство об Урале (1649—1916 гг.)»[12]. Умело совмещая все три места работы, он мог в течение месяца получать свыше 500 руб.[13]

Однако все было не так радужно. Когда «Уральская советская энциклопедия» заказала в конце 1932 г. Н. М. Чернавскому ряд очерков по истории уральских заводов, он был вынужден обратиться в Уральский областной архив, где вновь столкнулся с наложенным на него директором архива Д. А. Киселевым запретом на выдачу документов. Архивисту вменяли в вину то, что в прежние годы он якобы ставил в делах свои пометы. Как выяснилось, это обвинение было не беспочвенным: историк признал, что иногда он делал правки — но не в самих документах, а на обложках и корешках дел (например, когда считал, что заголовок дела составлен неверно), в описях. Робко, но признавал он и то, что «возможно» «и делались отметки на полях к исправлению явных ошибок и описок»[14]. Однако пометы он ставил лишь в процессе разбора дел и выделения их в макулатуру, а после соответствующего замечания начальства прекратил эту практику. Что же, Н. М. Чернавский был личностью противоречивой и неоднозначной, с кучей своих недостатков, и это нужно признать. Однако очевидно, что у рядового пользователя архива (а не его сотрудника) уже не было мотивов заниматься подобным, а запрет в немалой степени оказался продиктован личным отношением и идеологическими мотивами. Н. М. Чернавскому пришлось в декабре 1932 г. обратиться за помощью к секции научных работников[15]. Какой был результат этого обращения – остается неизвестным.

Вскоре начались проблемы и на основном месте службы. Как ученый, хранитель научно-методического кабинета, по его словам, он успешно занимался сбором документов по истории горнозаводских предприятий, написал небольшую статью о том, как в геологической литературе менялись оценки запасов железной руды на Урале, в октябре 1932 г. создал положение о технико-производственных выставках на предприятиях «Востокруды», составил анкету о железнорудных районах[16]. Однако в начале 1932 г. научно-технический кабинет оказался переведен в новое помещение, сильно удалившись от самого управления треста. В итоге «научно-технический кабинет оказался как бы в загоне и стоял почти на консервации», а потому «не будучи развернут и даже оборудован как следует, кабинет, разумеется, не мог и импонировать»[17]. В эпоху первой пятилетки с ее требованиями нарастить темпы трудовой деятельности сделанное историком выглядело весьма скромно. Н. М. Чернавский явно увлекся сторонней работой в ущерб основным обязанностям. Конечно, руководству треста были не интересны его изыскания о далеком прошлом Урала, они ожидали вполне осязаемых и видимых результатов в виде новых выставок.

4 января 1933 г. в газете «Уральский рабочий» появилась статья «Отставание рудников не терпимо», в которой среди прочего прозвучала критика и в адрес Н. М. Чернавского, причем критика идеологизированная — краеведу вновь припомнили его церковное образование и службу в духовных заведениях до революции. Н. М. Чернавский был вынужден подать длинную и эмоциональную докладную записку, в которой он сначала разъяснял перипетии своих взаимоотношений с советской властью и эволюции религиозных воззрений, затем столь же обстоятельно указывал на свои научные заслуги, перечислял все сделанное им на посту хранителя научно-технического кабинета[18]. Конечно же, эти заявления никакого действия не возымели. В январе 1933 г. научно-технический кабинет был закрыт.

Одновременно с этим прошли преобразования и в местном Институте марксизма-ленинизма. Учреждение было в ходе очередных преобразований наделено статусом исключительно учебного заведения. Естественно, все, кто не являлся в нем преподавателем, лишились своих должностей. Среди них был и Н. М. Чернавский. Составленный же им справочник директор института П. С. Дроздов в 1934 г. увез с собой в Москву, когда вновь вернулся к работе в столичном Институте красных профессоров[19]. Издать его так и не получилось, а сам П. С. Дроздов в 1937 г. был расстрелян как очередной «участник» «антисоветской террористической организации»[20]. В 1933 г. вышел первый и единственный том «Уральской советской энциклопедии», однако идеологическое давление на краеведов усиливалось. По всей видимости, это и станет главной причиной того, что связи Н. М. Чернавского с редакцией окажутся прерваны… За один год Н. М. Чернавский утратил все нити, что связывали его с научными организациями.

Впрочем, судьба все же еще раз улыбнулась историку. В сентября 1934 г. к нему обратились представители комиссии по написанию истории Белорецкого металлургического завода при местном райкоме ВКП(б). Н. М. Чернавский за работу взялся и даже смог добиться устного соглашения с Д. А. Киселевым о допуске его к работе с делами. Соответствующее обращение и справка от комиссии им были предоставлены в архив[21]. Однако на этом, по-видимому, работа и завершилась.

С 1933 г. краевед находит себе новое место работы — счетовода-бухгалтера при различных жактах (жилищно-арендных кооперативных товариществах). Нужно отметить, что к тому моменту состояние его здоровья уже оставляло желать лучшего. Уже с 1928 г. он получал пенсию по инвалидности, причем в 1932 г. при переосвидетельствовании его перевели из 3-й группы инвалидности во 2-ю. Работу же, за которую он взялся, Н. М. Чернавский мог выполнять непосредственно на дому, что существенно облегчало ему жизнь. Кроме того, это давало возможность совмещать должности. В итоге краевед иногда одновременно обслуживал до 7 (!) разных ЖАКТов (Жилищно-арендное кооперативное товарищество), зарабатывая таким образом по 605 руб. в месяц[22]. Но оборотной стороной такой нагрузки стал фактический отказ от научной деятельности.

Как это уже отмечалось, Н. М. Чернавский был человеком с непростым и противоречивым характером. С одной стороны, он всегда стремился к материальному комфорту и благополучию. В то же время видно, сколь важна для него была сама возможность заниматься научной деятельностью. Жизненные обстоятельства могли побудить его на длительное время оставлять занятия наукой, но он всегда возвращался назад при первой предоставившейся ему возможности. Так, например, было до революции, так события разворачивались и в последний период его жизни. Осознав, насколько губительно может оказаться для него пребывание в роли простого бухгалтера, Н. М. Чернавский возможный выход из положения видел в том, чтобы добиться себе достойной пенсии. Сначала, в 1934 г. он попытался возбудить дело о предоставлении ему пенсии по старости (по его подсчетам, он мог бы получать 180 руб., в то время как его пенсия по инвалидности составляла всего лишь 80 руб.). Однако ему отказались засчитать в трудовой стаж длительный отрезок времени, связанный с его работой в системе духовных учебных заведений[23]. Тогда он обратился в секцию научных работников с просьбой помочь с предоставлением ему академической пенсии. Там, как ни странно, отнеслись к этому заявлению с сочувствием. Однако дело сильно затянулось. Последние из имеющихся в фонде Н. М. Чернавского документы по этому вопросу относятся к 1938 г. Хлопоты краеведа оказались напрасны — академической пенсии ему так и не назначили[24].

Сложно сказать, как краевед пережил Большой террор 1937—1938 гг. Во всяком случае, нет никаких сведений о том, что он или кто-либо из круга его постоянного повседневного общения привлекался к ответственности по политическим обвинениям. Лишь в апреле 1935 г. некий инспектор Ордов был уволен из жакта в числе прочих за «пьянку с чуждым элементом Чернавским Н.»[25], что побудило историка написать очередную докладную записку с заверениями в лояльности советской власти. По-видимому, эта буря обошла его стороной.

Однако проблема пришла с несколько иной стороны. На рубеже 1937—1938 гг. проходила масштабная реформа коммунального хозяйства. Жилищно-арендные кооперативные товарищества подлежали ликвидации, а имущество, ранее находившееся в их распоряжении, переходило в ведение местных советов. В итоге Н. М. Чернавский в начале 1938 г. полностью лишился работы[26]. Сыграла ли в этом какую-то роль его репутация, или же новое начальство попросту не видело смысла сотрудничать с непрофессионалом, человеком без профильного образования, которому, как он и сам признавал, по мере усложнения форм отчетности становится все труднее и труднее справляться со своими обязанностями[27]? На этот вопрос ответ найти не получится.

Материальные затруднения фактически стимулировали творчество историка. Да, он потерял большую часть всего своего дохода, но и значительная часть его личного времени высвободилась для занятия наукой. Возможно, свое благотворное влияние оказало на него и появление рядом с ним супруги. Уже дважды ранее состоявший в браке краевед женился в третий раз в июле 1937 г.[28] В определенной степени способствовали возврату к научной работе и его хлопоты об академической пенсии, ведь каждая новая работа становилась еще одним аргументов в пользу ее присуждения.

В июне 1939 г. краевед заключил с Челябинским ОГИЗом договор на переиздание своей книги «Челябинск в прошлом и настоящем»[29]. К нему прилагался обстоятельный план-проспект монографии[30]. Его старая работа, вышедшая в усеченном виде еще в 1926 г., должна была быть существенно пополнена и переработана. В духе времени больше внимание в ней планировалось уделить событиям восстания Пугачева, революционному движению начала XX в., добавлялась глава о Челябинске времени индустриализации… Кстати, автор получал неплохое вознаграждение: Н. М. Чернавскому обещали выплатить по 400 руб. за каждый печатный лист, при этом предполагалось, что книга составит около 15 печатных листов. Сроки были сжатыми, сдать книгу требовалось до 1 декабря 1939 г.

Несмотря на явный дефицит времени, в октябре 1939 г. Н. М. Чернавский даже написал рецензию на новую монографию Д. А. Кашинцева «История металлургии Урала»[31]. Опубликовать он ее, впрочем, не успел.

Однако у Н. М. Чернавского начались серьезные проблемы со здоровьем. Работа застопорилась. Издательство пошло ему навстречу и продлило срок договора до февраля 1940 г. В начале декабря 1939 г. краеведу поставили диагноз «ущемление пищевода и опухоль желудка»[32]. От операции было решено отказаться, так как она грозила смертью. И если 13 декабря 1939 г. в своем письме В. М. Голубеву историк еще писал: «Умирать я пока не собираюсь и, возможно, напишу черновик ист[орического] очерка г. Челябинска»[33], после чего просил выслать ему при возможности чистые тетради, то 22 декабря очередное свое послание начал со слов: «Я просил Вас прислать 10 лин[ованных] тетрадей. Воздержитесь. Болезнь моя прогрессирует, и мне не придется переписывать свою работу: сил нету. В перспективе голодная смерть, так как всякая пища отрыгивается…»[34]. Даже молоко и чай отторгались его организмом. Осознав, что все кончено, Н. М. Чернавский, как истинный архивист, озаботился вопросом о сохранности своего архива. Он сделал все возможное, чтобы его личные документы и научные труды не исчезли и заранее договорился о их передаче на хранение в Челябинский областной музей. В своем последнем письме он консультировал сотрудников музея, рассказывая о том, где может находиться план Челябинска, составленный в 1872 г. — и это при том, что даже держать перо в руке ему удается с трудом, а процесс написания письма выматывал физически[35]. Как сообщила его жена, историк скончался 2 января 1940 г. в 10 часов утра, после почти двух месяцев непрерывных мучений[36].

Последний период жизни Н. М. Чернавского служит прекрасной иллюстрацией того, насколько сложным и противоречивым образом в биографии отдельного индивидуума могут переплетаться события макро- и микроисторического плана. Краевед долго и упорно искал — и сравнительно успешно находил — любую возможность заниматься своей научной деятельностью, причем происходил этот поиск на фоне резко возраставшего давления государства на краеведческое движение. Характерно, что разного рода личные бытовые затруднения оказывались важны не менее, чем препоны идеологического характера, зачастую же они были тесно связаны, одно порождало другое.

Не менее важен этот период и для понимания личности самого Н. М. Чернавского, в котором предпринимательская жилка, стремление к материальному благополучию сочетались с желанием профессиональной самореализации, увлечением научной работой. Историк стремился в своем повседневном быте совмещать обе эти стороны своей натуры, но в определенных, порожденных внешними обстоятельствами, условиях они начали уже противоречить, перечеркивать друг друга. К счастью, стремление к творчеству в итоге оказалось сильно, и жесткая встряска, связанная с потерей привычной работы, позволила ему вернуться к занятию краеведением. Увы, болезнь помешала увидеть, чем мог завершиться этот новый творческий подъем.

Михаил Базанов, кандидат исторических наук, главный археограф ОГАЧО