К 90-летию ММК. Записки Якова Гугеля о Магнитострое

Личные фонды в составе архива – это настоящий кладезь документального богатства. Особенно если это фонды журналистов, которые каждый день встречаются с интересными людьми, пишут о значимых событиях. Все эти материалы откладываются в их «копилку», чтобы потом составить архивную коллекцию. Так в Объединенном государственном архиве Челябинской области появился личный фонд известного уральского журналиста Рафаила Фадеевича Шнейвайса, писавшего под псевдоним Николай Карташов. Сама его биография уникальна. Он один из первопроходцев легендарной Магнитки, работал бригадиром строителей, мастером, возводил первые домны. Литературно одаренный парень в 1932 году стал редактором заводской многотиражки «За металл», с 1933 года – в газете «Магнитогорский рабочий». В его душе как будто шло соревнование между двумя профессиями: металлурга и журналиста. То побеждала любовь к горячему металлу, то – к творчеству. В 1937 году он окончил вечернее отделение Магнитогорского горно-металлургического института, поехал в Керчь на металлургический завод. С первых дней Великой Отечественной войны на фронте – комиссар бронепоезда, в 1944 году окончил Чкаловское танковое училище, был командиром батареи самоходного артиллерийского полка, воевал в Белоруссии, Пруссии, штурмовал Кенигсберг, был ранен. Пера не выпускал из рук даже на фронте. Писал для полковой газеты, встречался с известными журналистами, приезжавшими в часть, чтобы написать о подвигах бойцов.  После войны ненадолго вернулся к профессии металлурга на ММК, но журналистика победила окончательно. С 1951 года Шнейвайс в газете «Челябинский рабочий», с 1960 года заместитель главного редактора.  Он – автор очерков о рабочих, инженерах, руководителях производства, сборников очерков и документальных повестей. Член Союза журналистов СССР (1959). Заслуженный работник культуры РСФСР.

В личном фонде Рафаила Шнейвайса есть совершенно уникальные документы. Расскажем об одном из них. Это воспоминания одного из первых руководителей Магнитостроя Якова Семеновича Гугеля о строительстве Магнитки.

Рафаил Шнейвайс наверняка лично знал Якова Гугеля, работавшего руководителем треста «Магнитострой» с начала 1931 до начала 1933 года. Это было самое горячее время на Магнитке, когда новая уральская металлургия только создавалась. Яков Гугель был тем мощным локомотивом, который двигал отрасль вперед, и одним из самых выдающихся командиров индустриализации СССР. Ему удалось в кратчайшие сроки реорганизовать строительные участки, внедрив цеховой принцип. Были созданы доменный, мартеновский, прокатный цехи. И самое важное – была задута первая магнитогорская доменная печь, давшая начало ММК.

Имя Гугеля в 30-е годы звучало не только в нашей стране, но и за ее пределами. После успеха в Магнитогорске Яков Гугель был переведен в Москву заместителем начальника Главного управления металлургической промышленности СССР. В феврале 1933 года он назначен начальником «Азовстальстроя», через полгода на Азовстали была задута первая домна. Но кроме Магнитки и Азовстали, он построил еще один завод – Мариупольский новотрубный имени В. В. Куйбышева.

В марте 1935 года Яков Гугель был награждён орденом Ленина за заслуги в строительстве двух гигантов металлургической промышленности первых пятилеток — Магнитки и Азовстали. На VI и VII съездах Советов его избирали членом ЦИК СССР, он был делегатом XVI и XVII съездов партии. И как многих из делегатов XVII съезда ВКП(б), Я. С. Гугеля арестовали и обвинили в контрреволюционной террористической деятельности и принадлежности к троцкистской организации, по заданию которой он, якобы, проводил контрреволюционную работу. Расстрелян в Киеве 15 октября 1937 года, в возрасте 42 лет. Реабилитирован в 1956 году.

На титульном листе воспоминаний Якова Гугеля есть надпись, сделанная рукой Рафаила Шнейвайса: «Оригинал воспоминаний Я. С. Гугеля получен из техархива ММК у тов. Перепёлкина». К сожалению, не сказано, когда получен этот документ и при каких обстоятельствах. Ведь имя Якова Гугеля, как и всех репрессированных в СССР,  долгие годы было под запретом, о нем не упоминалось в официальной истории ММК, несмотря на то, что он был реабилитирован. Видно, что над машинописным текстом поработал Рафаил Шнейвайс. Часть текста вычеркнута, возможно, для сокращения, ибо в нем содержатся детали, которые редактор посчитал несущественными, к примеру, о бытовых условиях строителей завода. Хотя это весьма интересный материал. Но скорее всего, большая часть текста вычеркнута по цензурным соображениям. К примеру, главы «Сталин и Магнитострой» и о встрече Гугеля со Сталиным полностью перечеркнуты. Много материала вычеркнуто и в главах об Орджоникидзе, о трудностях пуска домен.  Рафаил Шнейвайс (Николай Карташов) готовил воспоминания Якова Гугеля для сборника «Слово о Магнитке», который вышел в 1979 году, к 50-летию начала строительства ММК. Материал крайне урезан и затерялся в общем потоке рассказов об истории  строительства ММК и героях-металлургах.

Вторая попытка публикации записок Якова Семеновича Гугеля была предпринята в уральском литературно-краеведческом сборнике «Рифей» в 1980 году под заголовком «Воспоминания о Магнитке». Но в публикации не сказано, кто такой Яков Гугель и каковы его заслуги перед металлургической промышленностью в целом и какова его роль в строительстве Магнитки. Очевидно, что даже в конце 1970-х – начале 1980-х гг. замалчивали заслуги репрессированных руководителей советской промышленности, в том числе и Магнитостроя, таких, как Гугель, Валериус, Марьясин и другие.

Из текста записок Гугеля для альманаха «Рифей» выбраны только отдельные фрагменты, хотя и значительно большие, чем в предыдущей публикации в книге «Слово о Магнитке».

Наша публикация тоже лишь часть записок Гугеля, но в нее вошло многое из того, что было вычеркнуто Рафаилом Шнейвайсом, в частности, главы, посвященные взаимоотношению со Сталиным.  

Своеобразие записок Якова Семеновича Гугеля в том, что в них запечатлено живое свидетельство участника событий, его личное восприятие такого масштабного явления, как строительство Магнитогорского металлургического комбината, даны характеристики многим людям – от простого рабочего до Орджоникидзе и Сталина. В воспоминаниях содержатся интересные высказывания как самого Якова Гугеля, Орджоникидзе, Сталина об одном из первых промышленных гигантов СССР, так и иностранных специалистов, участвовавших в его проектировании и сооружении. Они восстанавливают характерные детали и приметы, саму «атмосферу» времени. В них есть внутреннее напряжение, как в хорошем романе. Все это определяет ценность и значимость этого документа[1].

Публикацию подготовила ведущий археограф ОГАЧО Е. Б. Рохацевич 

Первая домна

Дни штурма первой домны. Штурмом заражены все: рабочие, инженеры, мастера, служащие. Мало было в то время людей в Магнитогорске, которые бы не участвовали в этом штурме. Как на военном фронте воля к победе решает успех боя, так и на строительном фронте Магнитки энтузиазм, трудовой порыв стали решающей силой. И как в бою, штурм рождал героев, рождал энтузиазм социалистической стройки.

- Не уйдем, пока не выполним задания, - так отвечала рабочая масса Магнитки на призывные лозунги штурма. Надолго после обычного трудового рабочего дня оставались рабочие, чтобы выполнить свои обязательства.

… Мы были преисполнены самого искреннего желания организовать свою работу совместно с американской консультацией, максимально перенять их опыт. Но постоянно мы наталкивались на рутину, выработанную капиталистическим производством, на высокомерный консерватизм.

…Мистер Хайвен[2], безусловно, способный и знающий металлург. Он легко воспринимал масштабы Магнитостроя, он даже увлекся Магнитостроем. Это человек разносторонний, образованный, культурный. Я с удовольствием часами беседовал с ним и в служебном кабинете, и у себя на дому. Основного не понимал мистер Хайвен – наших большевистских темпов. Он не понимал, зачем нужно торопиться. Он не понимал, что такое срок. В его понимании срок – это когда все готово. В нашем понимании срок – это тогда, когда должно быть готово.

…Никто из нас не задумывался над вопросом: можно ли задувать домну зимой. Мы представляли себе трудности работы на первой домне и в особенности в условиях магнитогорской зимы. Совершенно неожиданно для нас американская корпорация в лице мистера Хайвена заявила энергичный и официальный протест.  Хайвен не понимал и не понимает, вероятно, и сейчас, зачем нужно было пускать Магнитогорский завод зимой, когда летом это сделать легче. Почти целый день я провел в споре с мистером Хайвеном.

Нам было ясно, что все трудности могут быть связаны с водоснабжением. Я убеждал мистера Хайвена, что тщательной проверкой всего хозяйства, организацией всяких профилактических мер можно обеспечить пуск. Мои доводы ни к чему не привели. Я привык уже не разделять ответственности с корпорацией «МакКи». Все же пуск первой домны при резком противодействии американцев был тяжел. Выручил тов. Серго[3]. После того, как я подробно проинформировал его по телеграфу и телефону, он дал согласие и разрешение на пуск домны.

…1932 год. Задувка первой домны назначена на 29 января в 12 часов дня. Казалось, все готово. Совершенно незначительные мелочи – организация, мелкие исправления отдельных механизмов, небольшие отделочные работы – затормозили задувку до вечера.

9 часов вечера. 30 градусов мороза. Все готово к задувке. Даю распоряжение включить воду в охладительную систему домны. Руководящие товарищи занимают ответственные участки: Валериус[4] – водоснабжение, Козелев – воздуходувка, Бахрах – транспорт, я – на домне. Все чувствуют себя, как на фронте. Опасаясь хулиганских диверсионных актов, Валериус мобилизует комсомольцев и партийцев, расставляет их по всей системе водоснабжения. Все на боевом посту. Шумит воздуходувка. Последние суетливые приготовления.

Все готово. Через несколько минут можно дать сигнал на воздуходувку: «Дать дутьё». Вдруг прибегает взволнованный начальник смены. Ему сообщили об аварии на водопроводе. Спускаемся с литейного двора. В подводящем подземном водоводе от северной магистрали к домне – лужа воды. Значит, авария на северном водоводе. Даю распоряжение переключаться на южный, резервный водовод.

Через несколько минут сообщение: лопнула задвижка на южном водоводе. Итак, оба водовода, гарантирующие в нормальных условиях стопроцентный резерв, в аварийном состоянии. Домну задувать нельзя. Отбой! Чтобы не замерзла вода в холодильниках, главный механик тов. Мамонтов быстро продувает их паром.

Задувка домны сорвана. Кругом уныние. Гости, явившиеся на задувку, угрюмо расходятся. Никто никому не выражает сочувствия. Нет сочувствующих! Все одинаково огорчены, все одинаково потрясены. Первая неудача. Валериус живо мобилизует людей. Сам с ломом становится рыть землю у места аварии водовода.

Двое суток продолжалась ожесточенная борьба с морозом, с метелью. Вскрыт водовод. Обнаружен лопнувший стык. Отремонтировали. Задувку назначаем на 31 января. На запросы из Москвы – успокаиваем: авария несерьезная. Хорошо, что произошла до пуска, а не после.

31-го в 10 час. утра снова всё в порядке. Снова шумит воздуходувка. Мощными струями идёт вода по холодильной системе. Перед сигналом «задувать» прибегает сменный инженер – лопнул клапан второго каупера. Маленькое трехминутное совещание при участии членов правительственной комиссии. Решаем: выключить каупер, задувку произвести.

Сигнал: «Дать дутьё!».

Через полторы-две минуты в шестнадцати фурмах домны огонь. Крепкие пожатия рук, все друг друга поздравляют, кого-то качают. На Магнитострое, к которому приковано внимание всей страны, всего мира, дана жизнь первой домне. Ликование на литейном дворе, на площадках, на улицах. В Центральной гостинице, в общежитиях, бараках люди жмут друг другу руки, целуются.

Первый чугун с магнитогорской домны был в значительной степени растаскан. Каждый житель Магнитостроя считал своим долгом и заслуженным правом взять себе на память кусок чугуна. Эти первые плавки чугуна с барельефом В. И. Ленина хранятся как реликвии во многих магнитогорских домах. С невыразимым удовлетворением посылаем телеграмму: «Молния. Москва, XVII партконференции. Товарищу Сталину, товарищу Орджоникидзе. Первого февраля в 9 час. 30 минут вечера получен первый чугун магнитогорской домны № 1. Домна работает нормально. Обслуживающие механизмы работают исправно».

…Американцы, верные своему «американскому опыту», в задувке домны не участвовали. А после задувки домны они поздравили меня лично, как мистера Гугеля, а не как начальника Магнитостроя. Мистер Хайвен все же заявил: «Я поражен смелостью и настойчивостью, с которой в столь тяжелых условиях совершен пуск домны. Я уверен, что после этого пуска персонал настолько овладел всеми трудностями дела, что печь будет работать блестяще». 

***

Шестой день после задувки первой домны. Дана первая тысяча тонн чугуна. Возвращаюсь домой в четыре утра. Мороз 32 градуса. Сваливаюсь в постель. Будит резкий продолжительный звонок. Безотчетно, не придя еще в полное сознание, беру телефонную трубку. Голос главного инженера Кащенко:

- У нас несчастье.

- Что случилось?

- Оторвался конус домны и упал в печь.

Я на домне. Печь остановлена. Растерянные лица горновых, мастеров, всего персонала. С главным инженером и механиками направляемся на колошник. Вывороченные штанга и балансиры, зияющее отверстие домны. Тут же обсуждаем не причины аварии, а необходимые мероприятия. Конус упал на шихту. Лежит на расстоянии полтора – два метра. Средства простые – поднять лебедки на колошниковую площадку, зашлангованными канатами и блоками поднять конус. Проходит час. Необходимо быстро выполнить намеченный план. Расставляем людей. Каждому – четкое задание. Каждого человека, получившего задание, провожаем словами: «Помни об исключительной серьёзности момента. Надо восстановить положение в 24 часа. Печь, не успевшая еще разойтись, может погибнуть».

На колошнике, на высоте 48 метров, при 32 градусах мороза резкий сухой ветер. Решаем отеплить колошниковую площадку. Подтягиваем два брезента и заворачиваем в них колошник с подветренной стороны. Даю распоряжение отпустить работающим наверху спирт.

Замерзший, физически измученный и потрясенный происшедшим, спускаюсь вниз. Внизу тепло, здесь только мороз, ветра нет. Облокотился на какую-то колонку, задумавшись. Пугает состояние печи. Тревожит сам факт аварии. На плечо ложится чья-то рука.

- Чего, Яков Семенович, пригорюнился?

Возле меня рабочий-доменщик, третий горновой.

- Не знаешь что ли, что у нас происходит? Есть от чего пригорюниться.

- Брось, Яков Семенович, это не авария. Вот у нас на Гурьевском заводе была авария, вот то – авария.

Коробит неуместная шутка: какая там на Гурьевском заводе могла быть авария, да еще авария серьезней нашей?! Быстро проносится в сознании Гурьевский завод с его печью, дающей 20 тонн чугуна в сутки, с наклонным деревянным ходом на колошник. По этому подъемнику забирается лошадь, везущая вагонетку с шихтой. Рабочие лопатой сбрасывают шихту в печь, открывая заслонку.

- Какая же там могла быть авария?

- Ты, начальник, не смейся. Понимаешь, кобыла хвост сожгла, а кобыла там не простая – шесть годов работала, по гудку сама наверх ходила и обратно. После этого две недели кобылу другую искали и приручали, но такой уж не нашли. А это – ничего. Через сутки подымем конус и дуть будем полным ходом. Иди, начальник, поспи, на тебе лица нет.

Развеселил. Вот она – наша новая современная техника на фоне седого Урала, старой Сибири.

В чем трудности процесса освоения? Мы сделали скачок от отдельных мощных доменных печей Юга в 600-700 кубометров до 1200 кубометров. Добились механизации всех процессов. Это требовало исключительной четкости и слаженности всего эксплуатационного персонала, а кадры были мало подготовлены для механизированных процессов. Мы имели людей больше, чем было нужно, но качественно они не удовлетворяли нас. На Магнитострое были собраны рабочие и технический персонал с южных и уральских заводов. Каждый из них с изрядным самомнением и уверенностью, что его метод работы самый совершенный, что его знания и опыта совершенно достаточно, чтобы разрешить все задачи, стоящие перед металлургией, что учиться ему ни у кого не нужно.

Южане и уральцы относились критически к обилию механизмов. Уральцы ещё так недавно называли у себя на заводах всякий автоматический измерительный прибор «ябедником»: прибор «ябедничает» на рабочего, показывает качество его работы. Они и теперь склонны были  охаивать всю ту совершенную аппаратуру, все те совершенные механизмы, которыми мы владели на домне. Были инженеры, которые полуоткровенно вздыхали о катале, о литейном дворе с формовщиками или чугунщиками. А тут – бункерная эстакада, вагон-весы, разливочная машина, пушка «Брозиуса» и прочие «неприятности». Спаять весь этот коллектив, подчинить его одной организующей воле, вытравить все его старые навыки, заставить его как следует осознать роль механизмов и аппаратуры, которыми нужно было управлять на нашей современной домне, – вот это являлось нашей задачей.

…Освоение проектной мощности магнитогорской домны шло рывками, неровно. Простои печи из-за неорганизованности персонала на механизмах тянули вниз кривую производительности. Тем не менее на 58-й день после задувки – 28 марта 1932 года – магнитогорская домна № 1 выплавила 1037 тонн литейного чугуна. Она превысила свою проектную мощность.

Сталин и Магнитострой

Всем известно, что творцом Урало-Кузбаса и его ведущих звеньев – Магнитостроя и Кузнецкстроя – являлся товарищ Сталин. По его инициативе поставлена и под его гениальным руководством разрешается эта грандиозная проблема социалистической индустриализации нашей страны. Мы знали, что товариш Сталин прекрасно, в мельчайших подробностях осведомлен обо всем том, что делается на Магнитке.

Получаем телеграммы: «Гугелю, Кащенко, Соболеву, Каркшину. Телеграф принес известие об окончании пускового периода и развертывании производства первой в СССР гигантской домны, дающей в день свыше одной тысячи тонн литейного чугуна. Поздравляю рабочих и административно-технический персонал Магнитостроя с успешным выполнением первой части программы завода. Поздравляю с овладением техники первой в Европе гигантской домны – «уникум».

Привет ударникам и ударницам Магнитостроя, с боем преодолевшим трудности пуска и развертывания домны в условиях зимнего ненастья и с готовностью принимающим на себя основную тяжесть работы по строительству завода. Не сомневаюсь, что магнитогорцы также успешно выполнят главную часть программы 1932 года, построят еще три домны, мартен, прокат, и таким образом с честью выполнят свой долг перед страной. И. Сталин».

И.Сталин

В апреле 1932 года приезжаю в Москву. Настроение приподнятое. На Магнитке загорелась новая жизнь. Товарищ Орджоникидзе говорит мне о том, что меня примет товарищ Сталин. С нетерпением жду. На следующий день в 11 часов утра тов. Семушкин по телефону сообщает: «Тебя вызывает товарищ Сталин».

Направляюсь в Кремль. Вместе с бодрым настроением, радостью первой магнитогорской победы несу образец первого чугуна – плитку с барельефом товарища Сталина…

По указанию секретаря попадаю в деловой кабинет. Товарищ Сталин беседует с тов. Поскребышевым. Приветливо здоровается со мной, просит обождать. Окончив разговор, направляется в свой личный кабинет. Садимся.

- Расскажите, как у вас дела, какие у вас сейчас основные вопросы?

- Сколько времени вы уделите мне, товарищ Сталин?

- Сколько нужно.

Я пришел с тщательно проработанной программой вопросов Магнитостроя. Мне, однако, не пришлось держаться программы. Очень скоро наша беседа пошла по направлениям, которые без всякой подготовки к разговору давал ей товарищ Сталин. Позже, анализируя наш разговор, я увидел, что все вопросы моей программы были затронуты и исчерпаны.

Поразила меня та исключительная осведомленность, какую товарищ Сталин проявил в вопросах сугубо технического порядка.

- Скажите, - обращается ко мне товарищ Сталин, - варить или клепать нужно газопроводные трубы?

В ту пору шла у нас в Магнитке дискуссия по этому вопросу. Мы, сторонники более совершенных технических методов работ, стояли за сварку. Консервативные техники доказывали необходимость клепки.

 Товарищ Сталин знал об этой дискуссии. Оно отображала борьбу старой, консервативной техники, с новой. И если на Магнитострое идет спор между старыми и новыми методами техники и побеждает новая техника, значит, мы идем по пути прогресса. Так я понял вопрос товарища Сталина. В этом я убедился во всем последующем с ним разговоре.

Я рассказываю о методах разведки Магнитной горы, как мы изрезали ее штольнями, чтобы выявить характер залегания. Рассказываю, как проделали мы свыше 125 тысяч анализов руды на нашей рудоискательной станции, построенной как прототип будущей рудо-обогатительной фабрики.

- Значит, есть руда, значит, мы не ошиблись, - с особым удовлетворением замечает товарищ Сталин…

- До какого предела, - спрашивает товарищ Сталин, - нужно строить Магнитострой – до двух с половиной миллионов тонн или до четырех миллионов?

Я долго думал над этим вопросом в свое время. Для металлургического завода вопросы транспорта решают предел технической и экономической целесообразности. Завод в 2,5 миллиона тонн чугуна требует разрешения огромнейшей транспортной проблемы – проблемы, не решенной еще ни на одном предприятии мира. Техническая мощность крупнейшего в мире «конкурента» Магнитостроя завода Гэри (Америка) – три миллиона тонн чугуна, но в силу специфических условий капиталистического хозяйства завод в лучшие свои годы давал только 1 миллион 800 тысяч – 2 миллиона тонн. Мы же, проектируя завод на 2 миллиона тонн, как правило, будем иметь эти 2,5 миллиона или, вероятно, больше.

Я отвечаю товарищу Сталину, что, по моему мнению, нужно ограничиться объемом завода в 2,5 миллиона тонн, как в сове время решено Центральным Комитетом. Но проектирование и организацию площадки нужно вести таким образом, чтобы не замыкаться в рамки 2,5 миллиона тонн, а развиваться до четырех миллионов.

Товарищ Сталин соглашается с этим мнением.

…К вопросу о бытовых условиях товарищ Сталин подходит с исключительным вниманием, уделив этой части беседы много времени. Спрашивает, каковы настроения рабочих на Магнитострое в связи с тяжелыми социально-бытовыми условиями, каковы настроения руководителей актива. Отвечаю, что на Магнитострое настроение у всего коллектива в целом и у нас, руководящего состава, в частности, бодное, что первая победа на Магнитострое не только успокоила нас, но и вдохновила на дальнейшие бои по всему циклу Магнитостроя.

 Передаю товарищу Сталину плитку чугуна с барельефом. Не умышленно, а как-то естественно получилось, что я дал ему плитку, обращенную барельефом к нему. Не успел я заметить, как он ее перевернул и, стукнув по ней трубкой, сказал:

- Хорош чугун? – И лицо его осветилось радостью победы.

Беседа заканчивается. Товарищ Сталин просит передать привет товарищам.

- Вы, - говорит он, - бьетесь там за дело партии. Но вы не одни. Вся страна вам помогает.